В конце июня сменился очередной начальник Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН). Александр Реймер не проработал на своем посту и трех лет — на его место назначен Геннадий Корниенко. «Главных надзирателей» меняют, как перчатки, но в тюремной системе ничего не меняется. Сегодня, как и полвека назад — ГУЛАГ существует. «Забудь надежду, всяк сюда входящий!»

Ад ближе, чем кажется!
До суда страха не было. Была неизвестность. Друганы говорили, все будет путем. Ты малолетка-первоход, да и дело пустячное, подумаешь, уличная драка, с кем не бывает. Адвокат — парнишка молодой, лепечет что-то невнятное… Судья, выслушав всех и учтя смягчающие обстоятельства, произносит: «Пять лишения свободы. Приговор привести в исполнение». Мент с каменным лицом надевает наручники… Мамины глаза, она пока не плачет. Шок. Что дальше?! Тюрьма, ужас, и в душу пробирается липкий, холодный страх…
Побрили, бросили в лицо черную робу с номером 3657. Я навсегда запомнил эту минуту. Сейчас я уже не человек. Я — заключенный Смирнов. Никто в обритой наголо серой массе.
В камере СИЗО, рассчитанной на 12 человек, — 39. Спим по очереди по три часа. Времени нет, книги, чифир, карты и уголовные байки. Один в подробностях и как-то запросто рассказывает, как убивал сторожа в магазине: «13 ножевых, а дед все не помирает! Надо было в левый бок мочить, тогда наверняка. А так и сам устал, и старика намучил!» Улыбается гнилыми зубами… Но даже к таким реальным «сказкам» скоро привыкаешь. Труднее всего привыкать к себе в этом диком месте. Маленькая форточка под потолком всегда открыта, но свежий воздух практически не проникает в этот смрад. Духота, сырость, время задохнулось. Бесконечные минуты и часы. У тех, кто здесь давно — кровавые раны на ногах — гниют от тюремного климата почти все. Прошло, наверное, месяца четыре, а кажется — годы… Тупое сидение убивает! Что может быть хуже?!
Столыпинский вагон
«Завтра ночью тебя — на «малолетку», вещи собирай!» — Надзиратель толкнул меня вперед. Мы долго шли по узким коридорам, переходам. Камера для ожидающих этапа, или просто «трамвай» — самое жуткое место из всего, что я видел! На стенах, под ногами, везде — грязная, вонючая жижа, неловко шаркнул ногой, запнулся — по щиколотку в дерьме… Сесть или даже поставить сумку некуда. В стороне на немногочисленных стульях сидят блатные, они тоже ждут этапа. Народу столько, что невозможно сосчитать. Я впервые увидел, как спят стоя. Малолетки спят, держась за руки… Они друг за друга горой, их никто не трогает. Остальные развлекаются по полной — потрошат сумки, дерутся жестко, гогочут, как черти… Трамвай! Я провел здесь ровно 18 часов…
Ночь. Нас заталкивают в «воронки», овчарки захлебываются лаем. Столыпинский состав для перевозки зэков никогда не останавливается, запрещено! Чтобы исключить побеги или любые непредвиденные стычки. Прямо на ходу «воронка» конвоиры по одному вталкивают нас в вагоны. Внутри нет полок — внизу сплошной деревянный настил, и сверху тоже два этажа, разделенные небольшим проемом. Правда, одну табуретку у входа все же поставили для бабки Шуры. Она всех подкармливала немного протухшими вкусностями, горланила военные песни. Кто-то спросил: «Шурка, ты почто мужика своего зарезала?!» Бабка начала ругаться, что дед ее дома живехонький, что ему, окаянному, сделается! Но как рассказал конвоир, когда Шура уснула, она действительно воткнула в деда нож, но не глубоко. Он полдня с ним ходил, за чекушкой в сельмаг побежал, по дороге упал и умер от потери крови… Бабу Шуру осудили как за непреднамеренное убийство, но скоро выпустят по амнистии, добавил конвоир. «Она еще Сталина живого помнит, нечего ей на шконках век доживать».
Аллюры — дикое племя
Краснотурьинская колония для малолетних — красная зона. Красная — значит образцово-показательная. Сюда очень часто наведываются проверяющие. Здесь все как надо — красные уголки, библиотеки, тренажерные залы и даже рыбки в аквариумах… Потом, когда всю эту показательность транслировали по ОТВ, я смотреть не смог. Красные уголки мы намывали до блеска, в библиотеку читать никто не ходит, только пыль стирают с полок, а тренажерка — любимое место пыток. В глухом помещении не слышно ни ударов, ни криков… Да и кричать страшно — могут насмерть забить.
Показательность добавляется жесткостью режима — все ребята летом и зимой в кирзовых сапогах. А любимое развлечение — бег вокруг корпуса по шесть-восемь часов. Бежишь, темнеет в глазах, ноги в «кирзе» затекли, у парня начался приступ эпилепсии… Его уносят, мы продолжаем бежать. Через несколько дней узнаем — умер. За полгода, что я провел в Краснотурьинске, умерли еще двое парней из моего отряда. У одного не выдержало сердце, второй — от нарушения обмена веществ. В карточке так написали. Начал гнить, пошло заражение, в больницу отправили поздно.
Гнить начал и я. Несмотря на идеальную чистоту в бараках, северный климат, сырость, мытье полов кипятком — рано или поздно руки и ноги покрываются ранами, загнивают. Сидеть очень больно, носки снимаю с мясом. На свиданке мама передала мазь в тюбике с зубной пастой. Не знаю, как она ее туда закачала! Бедная моя мамочка, она даже плачет почти беззвучно, как же мне утешить ее?!
Но если разобраться, мне почти повезло. Отряды здесь формируются в зависимости от того, сколько классов ты окончил на воле. С моими восьмью я был в самом элитном. Осенью пошел учиться в местное училище на каменщика -штукатура, параллельно заканчивая школу. Позднее отучился еще и на сварщика.
Самый убойный отряд — аллюры. Дикое племя, сброд. Сироты, цыгане, гопота. Никаких принципов, ничего святого! Бьют друг друга, воруют у своих… Вовка Филяев был аллюрой, мы — земляки, и по-хорошему мне его жаль. Все время в прострации. Ровно год он на зоне, и ровно год его бьют. Пока он шнырял до больнички — носил туда обед, умудрялся наворовать и нажраться таблеток. Его бьют, он улыбается. Растение. Глядя на него, я понимал, что зона ломает людей — грубо и навсегда.
Через полгода меня как-то наскоро и почти тайно этапировали в Кироградскую колонию. Позднее понял — за перевод хлопотали родственники и адвокат Дмитрий Шадрин. И только благодаря этому я не стал растением и грушей для битья.
Люди есть везде
Вновь прибывших выстроили на плацу:
— Ну что, расслабились, девочки?! Кто ко мне в третий отряд, советую подмыться!
Воспитатель третьего отряда Ага Измаилович Шейх Измаилович. Мировой мужик и отряд у него самый нормальный. Но услышав вот такое приветствие, я подумал, что лучше сдохнуть один раз, чем жить в этом аду…
Я попал в третий. Ага Измаилыч ведет отряд в столовую: «Ну что, зэчки, откушаем сечки?!»
Для меня началось новое время. Я продолжал учиться на сварщика, Ага похлопотал, чтобы меня взяли в «литейку». Каждую ночь я уходил в промзону. Мы выбивали и выплавляли из обломков деталей победит. Работа адская, но для зоны — очень выгодная, живая прибыль и копеечный труд малолеток. Поначалу тупо отсыпался. Молодой мастер Серега из вольнонаемных нашел к нам подход. Сначала притаскивал в кастрюле домашнюю еду — картошка с тушенкой и луком, ум отъешь! Потом вообще сказал: парни, делаем план, остальное вам — можете написать, что вам купить, все будет, без проблем! Мы пахали на совесть. Успевали отдохнуть, послушать музыку, пожрать. А главное — душ каждый день, а не по графику. Жизнь!
Через год я закончил училище — одна четверка, остальные пятерки. Получил три профессии. Сестренки умудрились пронести на «свиданку» сотовый телефон. По ночам на «промке» я разговаривал с мамой. Успокаивал, рассказывал только о хорошем, но она все равно плакала.
В колонии началось строительство часовни во имя царевича Алексея. Приехал владыка Викентий, и наш батюшка Владимир благословил меня участвовать в закладке храма. Светлое время, мысли о самоубийстве все реже посещали мою дурную голову. Но вот в колонии поменяли начальника…
Он, конечно, начал прессовать своих, участились проверки, во время очередного шмона мой телефон обнаружили. «Смирнова готовить на взрослую», — распоряжение самого директора. «Я подал прошение об условно-досрочном! Смирнов работает, получил профессию, ни одного замечания!» — Ага Измаилович почти орал на зама по воспитательной работе. Ага рисковал. Рисковал ради меня!
Через два месяца Ага Измаилович сообщил, что у меня суд на условно-досрочное… Меня вызвали в кабинет начальника колонии: «Только тебе даю такое право, выбирай зону, куда тебя отписать». В дверь вошли двое. Тот, кто пониже, оказался помощником прокурора города, второй — очень высокий. Оказалось, мой новый адвокат Дмитрий Шадрин. Он, не глядя на начальника, сказал: «Смирнова на суд!» Начальник соскочил со стула, молча застегнул воротничок на моей рубашке…
Речь моего адвоката на суде трудно пересказать. Он не просил, не оправдывался, каждое слово — аргумент! «Колония для того, чтобы подростки исправлялись. Смирнов исправился. Он отлично учился. Он работает. Он не имеет замечаний. Ему больше незачем здесь оставаться!» «Если бы этот человек с самого начала стоял за меня, меня бы вообще здесь не было!» — подумал я тогда. Мне подписали свободу!
Услышав за спиной грохот хлопнувшей решетки, я почувствовал, как за руки меня держат сестренки, впереди стояла мама. Мы шли по аллее. Не оглядываться. Не плакать. Не забывать никогда!
P.S. Почти пять часов мы общались. Выпили немеренное количество чая. Прощаясь, он попросил: «Пожалуйста, не указывайте, как меня зовут. Я не хочу, чтобы меня жалели. Я с лихвой заплатил за все свои подростковые взрослые игры. Рассчитался с обществом сполна. Я пережил проблемы с трудоустройством, непонимание людей… Но для них я — все равно зэк. Правда, это их дело. А я просто живу, у меня подрастает дочка. Поверьте — это настоящее счастье…»

Источник: http://www.neyva-news.ru